Промзона - Страница 67

– Печенья принеси, – сказал Ахрозов.

Охранник оглядел ничего не выражающим взглядом Настю и исчез. Директор вернулся в кухню, опустился на крякнувший под ним стул и допил остатки коньяка. За окном стремительно, как это бывает на юге, темнело. Вдоль дороги, бегущей по гребню озера, выстроилась во фрунт цепочка огней.

– А вы здесь совсем один живете? – спросила Настя.

– Да.

– А жена есть?

– Нет, – сказал Ахрозов, – жена сбежала.

Черные как ежевика глаза Насти удивленно расширились. Она нерешительно облизнула губки, не зная, задавать вопрос или нет. Ахрозов поглядел на нее и сказал:

– К режиссеру какому-то. В Питер.

– Почему в Питер?

– Не знаю. Она у меня всегда такая была… интересная, знаешь. Все Пастернак, да Вальмонт, да серебряный век… А тут я со своими железками. Она меня каждый вечер шпыняла: а ты, мол, знаешь, какие стихи Пастернак про осень написал?

– А какие?

– А фиг его знает… Она и сама не знала.

Ахрозов налил себе еще коньяка, разбавил его кока-колой и выпил. Коньяк и кока-кола оба были коричневыми, и Настя не могла понять, сколько кока-колы было в стакане, а сколько спиртного.

– А этот… крутился… в кино обещал снять.

– Снял?

– Нет. Он вообще за наркотой приезжал… и ее на это дело посадил… уже в Питере.

– Она живая? – спросила вдруг Настя.

– Нет.

Настя тихо охнула.

– Зарезали ее два года назад. Она до шлюхи вокзальной докатилась. Так, труп не очень-то и опознали…

– И вы ее и не искали?

– Не искал. Думал – сама прибежит.

– А она?

– А она приезжала. В Таджикистан. А там уже никто не знал, где я…

Настя молчала.

Ахрозов уперся тяжелыми кулаками в стол, Настя заметила, как под черной фуфайкой перекатились тугие мускулы.

– Если она от меня к какому-то глисту ушла, так какой я после этого мужик, а? – спросил Ахрозов.

– А дети есть? – спросила Настя.

– Сын. В Кембридже. Нечего ему тут нашу вонь нюхать.

– А у меня будет много детей, – сказала Настя.

– Это сколько – много?

– У меня будет девочка, и мальчик, и еще девочка, и еще мальчик, – сказала Настя. – Вот. Чем больше, тем лучше. А ты совсем какой-то несчастный.

– Почему?

– Так. Ни детей, ни жены. Одни шаровые мельницы.

– Я действительно не очень счастливый человек, Настя, – хрипло сказал Ахрозов.

Они замолчали. У Ахрозова в кармане неожиданно зазвенел второй недобитый телефон, директор дернулся, выключил и его. Потом наклонился к интеркому, рявкнул:

– Да где твое печенье?

– Дак в город поехали, Сергей Изольдович, – растерянно доложил охранник, – нету печенья в доме.

– Чтоб через десять минут было, – сказал Ахрозов, – уволю к чертовой матери.

Настя сидела, опустив глаза. Про печенье она сказала просто так: не очень-то было ей и нужно это печенье, тем более чтобы отправлять за ним в город служебную машину.

– Так вы переодеваться-то будете? – сказала Настя.

– Потом, – сказал Ахрозов.

Он тяжело поднялся и достал из шкафа новую бутылку коньяка. Настя с некоторой тревогой следила, как граненый стакан снова наполняется янтарной жидкостью.

– Я Западный карьер тебе показывал? – спросил Ахрозов.

Настя на всякий случай кивнула.

– Я там человека убил. Посредника. Он у экскаваторщиков запчасти скупал. Я заметил, что норма расхода долот – в два раза выше. Ну, мы с охраной их наземь положили. Он лежит, и я вижу, он из-под мышки ствол тянет. Я в него выстрелил. Прямо в голову, а? Там мозги на пять метров разлетелись.

– Я наверное пойду, – сказала Настя.

– Погоди, – сказал Ахрозов. – У него шесть детей, да. Все от голода пухнут. А ты думаешь, Сляб это ценит? Он меня выкинет, за то, что я человека убил. Когда я все тут расчищу. А я для него человека убил. А, Настя? Я прав был или нет?

Настя промолчала.

– А воровать перестали, – сказал Ахрозов. Закрыл глаза и добавил: – Это режиссеришку бы так… Как ты думаешь?

– Я думаю, что тебе лучше в ресторан не ехать, – сказала Настя, – лучше я домой пойду.

Она поднялась, и Ахрозов неожиданно легко поднялся перед ней и перегородил ей путь к выходу.

– Не уходи, – сказал Ахрозов. Его руки внезапно оказались у нее на плечах. Ахрозов выпил в этот вечер довольно много, но то ли оттого, что это был дорогой коньяк, то ли еще почему, а только спиртным от него особенно не пахло. Так, скорее табаком и каким-то особым мужским запахом – крепкого, сильного мужика.

– Мне пора, – сказала Настя.

– Я для тебя слишком старый, да?

Настя помотала головой.

– Мне пора, – повторила она.

Ахрозов был ненамного выше Насти, и так как Настя любила высокие каблучки, то сейчас они стояли почти совершенно вровень. Глаза Ахрозова, серые и подернутые какой-то дымкой, неотрывно глядели в глаза Насти.

– Все для Дениса, да? – хрипло спросил Ахрозов.

– У меня с Денисом ничего нет, – ответила Настя.

– Тогда останься.

Настя молчала. Ей было страшно жалко Ахрозова, но она боялась ему об этом сказать. Ахрозов был не из тех мужиков, которые обрадуются, если их пожалеет женщина. «Это у него просто пьяная придурь, – подумала Настя, – у него была куча баб, а у меня не было ни одного мужчины, и если бы здесь была любая другая женщина, он вел бы себя точно также. А завтра он и не вспомнит».

Ахрозов неожиданно плавно соскользнул на колени и теперь смотрел на Настю снизу вверх. Насте внезапно стало страшно. Очень страшно. В серых глазах Ахрозова разгоралась какая-то непонятная заря.

Потом в пансионате внезапно погас свет. Ахрозов вскочил с колен и метнулся к окну. За озером, где находились цеха, расстилалась непроглядная чернота: только белые крупные звезды отражались в туской воде шламохранилища.